14-летний Даниил Кашкаха погиб в посёлке Приморском Темрюкского района. Официальная версия — острое отравление природным газом. Но его отец, Павел Кашкаха, не верит в «несчастный случай». Он уверен: его сына избили, заставили дышать газом или впустили его, когда мальчик уже не мог сопротивляться. Спустя годы борьбы, эксгумации, повторных экспертиз и упорных обращений в следственные инстанции, отец продолжает искать ответы на вопросы, которые, похоже, не хочет слышать система.
Павел Кашкаха и мать Даниила, Кристина, не состояли в официальном браке, но сын носил фамилию отца — символ его участия в жизни мальчика. По словам Павла, именно он, вопреки обстоятельствам, брал на себя заботу о ребёнке, забирая его к себе, когда считал, что мать не проявляет должной ответственности. В день трагедии Даниил находился у матери.
26 июня 2017 года, Павел, вернувшись с работы, не застал сына дома: Кристина увезла его. Больше отец его живым не видел.
Через несколько часов подростка доставили в больницу в тяжёлом состоянии. Он уже не дышал. Несмотря на реанимационные мероприятия, спасти его не удалось. Вскрытие, проведённое вскоре после смерти, показало: причина — острое отравление природным газом с тяжёлыми осложнениями — отёком головного мозга, лёгких, трахеи, эмфиземой. 2 сентября 2017 года следствие закрыло уголовное дело, посчитав, что смерть наступила в результате добровольного и безнадзорного употребления газа троими подростками. Но Павел Кашкаха не принял эту версию.
На теле Даниила, рассказывает отец, были многочисленные ссадины и гематомы — на лице, руках, ногах. Однако в первоначальных протоколах и заключениях они не значились. Это стало первым «тревожным звоночком»: либо осмотр был поверхностным, либо следы намеренно игнорировались.
Павел добился эксгумации — процедуры, требующей не только юридических усилий, но и немалых моральных затрат. Он написал заявление 8 августа 2017 года, но повторную судебно-медицинскую экспертизу провели лишь в середине ноября. И к изумлению следователей, но не отца — эксперты подтвердили: на костях и мягких тканях сохранились следы воздействия твёрдого тупого предмета, соответствующие ударам. Ссадины также были зафиксированы.
«Как они нашли побои спустя три месяца — я не знаю», — с горечью говорит Павел.
Но для него это был не «чудесный артефакт разложения», а подтверждение худшего: его ребёнка избивали.
Сам процесс возвращения тела стал отдельной травмой. Гроб, как вспоминает Кашкаха, ему «отдали на руки» — буквально:
«Повез на крыше машины, обмотал картоном и плёнкой, чтобы ничего не развалилось. Пришлось самому гвоздями заколачивать, вторично опускать в яму…».
У Павла есть аудиозапись разговора с другом Даниила — ключевым очевидцем. По его словам, в тот день произошла драка. Даниил, у которого была загипсована левая рука, сцепился с приятелем. В ходе потасовки он упал на кирпичи и ударился головой. Затем ещё один удар. После этого мальчик потерял сознание.
«Я ему искусственное дыхание делал, а потом слышу — сердце редко бьётся», — признаётся свидетель на записи.
Версия Павла: газ мог оказаться в лёгких Даниила либо до драки (в сарае, где якобы «надышались»), либо после потери сознания, когда мальчик уже не мог сопротивляться. Возможно, ему просто «помогли вдохнуть». А возможно впустили газ в помещение, где он лежал без сознания. Всё это требует выяснения. Но следствие до сих пор рассматривает лишь один сценарий — добровольное, «игровое» употребление.
Ещё один важный свидетель — 70-летняя соседка. Пенсионерка, проживающая неподалёку от места трагедии, утверждает, что слышала голоса семерых человек, в том числе взрослых. И главное она отчётливо слышала, как Даниил кричал, прося о помощи.
Этот факт противоречит версии «тихого отравления в компании друзей». Крик — это признак агрессии, насилия, борьбы. Это не «несчастный случай» — это преступление, о котором кто-то молчит.
Краснодарский психолог Маргарита Репина отмечает: поведение Павла Кашкахи — не «одержимость», а глубоко человечная реакция.
«Желание добиться правды — это первое. Люди инстинктивно отвергают бессмысленные трагедии. Нам нужна причина, иначе боль становится невыносимой. Второе — родительская идентичность. Особенно для отца, который, возможно, чувствовал себя «второстепенным» по сравнению с матерью. Его борьба — это и попытка доказать себе и миру: «Я был ему нужен. Я мог его защитить. И теперь — я защищаю его память».
Кроме того, в русской культуре сильна установка:
«Пока правда не восторжествует — душа не найдёт покоя».
Для Павла каждый отклонённый запрос, каждый «формальный» ответ — не отказ в правосудии, а вызов. Он не просит «успокоить», он требует пересмотреть.
Павел Кашкаха не требует мести. Он требует — признания. Признания того, что его сын не «погиб глупо», а был лишён жизни в результате жестокости, равнодушия или страха. Того, что его крик услышали, но не помогли. Того, что его смерть не должна стать ещё одной «закрытой папкой» в архиве.
Даниилу сейчас было бы 22 года. Он мог бы учиться, работать, влюбляться, звонить отцу по праздникам. Вместо этого — гроб на крыше машины, картон и плёнка, гвозди в руках отца, который хоронит сына дважды: сначала тело, потом — веру в справедливость.
Но Павел не сдаётся. Потому что, как говорит он сам:
«Я намерен добиться правды. Не для себя. Для Дани. Пока я жив, он не умрёт окончательно».
И в этом — не упрямство. А последняя, самая трудная, форма родительской любви.