Накануне своего 70-летия Михаил Барщевский совершил поступок, характерный для тех, кто всю жизнь руководствовался внутренним компасом, а не внешними обстоятельствами: он покинул государственную службу, отдав четверть века работе на высшем уровне, и вернулся в адвокатскую коллегию, основанную им ещё в 1990 году. Этот шаг стал не завершением карьеры, а возвращением к истокам профессии, в которой для него всегда главным оставалось не право, а человек.
Барщевский ушёл с поста уполномоченного при Конституционном Суде, члена коллегии Правительства и заместителя министра юстиции в тот момент, когда его авторитет и влияние были бесспорны. Такой уход — редкость в среде высокопоставленных чиновников, особенно в условиях, когда карьерный рост часто ставится выше профессионального самочувствия. Но для него решение созрело давно: к 70 годам он выполнил всё, что считал необходимым на государственном поприще. Его трудовой путь начался на Московском маргариновом заводе, продолжился в адвокатуре — и, пройдя через двадцать пять лет на службе у государства, он вернулся туда, где формировалась его профессиональная личность: в адвокатскую практику. Возвращение в коллегию «Барщевский и партнёры» — не отступление, а осознанное продолжение дела, начатого тридцать пять лет назад. Оно символизирует верность себе в эпоху, когда многие меняют убеждения ради карьерных возможностей.
В основе профессиональной философии Барщевского лежит принцип, унаследованный от Генриха Падвы: адвокат не вправе выяснять у клиента, что произошло на самом деле. Эта позиция, восходящая к старой школе российской адвокатуры, защищает юриста от морального разрушения — ведь если защищаешь невиновного в зале суда, зная о его вине, неизбежно либо скатываешься в цинизм, либо ищешь спасения в забвении. Чтобы сохранить внутреннюю целостность, Барщевский сознательно отказывается от участия в делах об убийствах и изнасилованиях: он не готов рисковать тем, что его победа станет оправданием настоящего преступника. Аналогично, он избегает споров об определении места жительства детей после развода, здесь слишком высока цена ошибки, и последствия его слов могли бы оставить неизгладимый след в детской душе. Такой подход многими воспринимается как отступление от профессиональных норм, но для самого Барщевского это условие сохранения человечности и, как следствие, способности продолжать работать.
В отличие от многих коллег, чьи гонорары стали предметом публичных обсуждений, Барщевский придерживается строгой внутренней бухгалтерии: две трети дел он ведёт по рыночным ставкам, а треть — полностью бесплатно. При этом его социальный статус не создаёт иллюзии оторванности от реальности: он живёт без роскоши, сохраняя связь с повседневной жизнью большинства. После тяжёлого инфаркта в 2018 году, когда прогнозы врачей были крайне пессимистичны, в критические минуты его не занимали мысли о карьере или имуществе — перед глазами вставали лица тех, кому он когда-то помог, и их благодарность казалась единственным реальным достижением. Для него это подтверждение: ценность профессии измеряется не объёмом счетов, а способностью изменить чью-то жизнь к лучшему. Такая позиция укоренена в его воспитании, так называемом «арбатско-чеховском», предполагающем скромность, деликатность, отказ от причинения боли и внутреннюю ответственность даже тогда, когда внешний контроль отсутствует.
Помимо юриспруденции, Барщевский реализовал себя как писатель. С 2005 года он состоит в Союзе писателей России и как театральный деятель, основав театр «Неформат». Его театр принципиально ставит только современную драматургию, отказываясь от классики и зарубежных пьес не из идеологических соображений, а из стремления говорить о сегодняшнем дне. Он критически оценивает состояние книжного рынка, отмечая, что подавляющее большинство публикуемых книг не несёт ни художественной, ни идейной нагрузки. Люди всё чаще выбирают визуальный контент, и это естественно: чтение требует усилий, а просмотр — нет. Однако, по его мнению, в этой тенденции кроется серьёзная угроза — доминирование иностранного медиаконтента при почти полном отсутствии качественных российских произведений, отражающих современную реальность. В кино и театре предпочитают «безопасные» темы — войну, историю, сказки, избегая острых социальных и экзистенциальных вопросов. Именно поэтому он считает Союз писателей необходимым институтом, но не как закрытое сообщество избранных, а как организацию, призванную консолидировать авторов, в том числе сценаристов и драматургов, вокруг общей задачи — формирования актуального культурного кода.
Барщевский сдержанно оценивает последние десятилетия развития высшего образования в России, указывая на ошибку массовизации дипломов, когда коммерческие вузы выдавали документы за деньги, не требуя реальных знаний. Сегодня, по его мнению, происходит постепенное возвращение к разумному балансу: растёт роль среднего профессионального образования, а высшее становится вновь привилегией, требующей отдачи. Но особую тревогу он испытывает в отношении гуманитарного компонента. По его убеждению, в вузах всех специальностей — от инженерии до программирования — необходимо ввести обязательный курс русской литературы и языка на продвинутом уровне: не просто пересказ сюжетов, а анализ идей, философских концепций, формирование навыков аргументированной речи. Он проводит параллель с советской системой, где идеологические дисциплины были обязательны для всех, но предлагает заменить их на нечто более устойчивое и универсальное — культурное наследие, которое делает человека говорящим, думающим, отвечающим за свои слова. Чистая обувь и правильная речь — по его выражению, — важнейшие признаки образованности в любом обществе.
Поддерживая молодёжные инициативы, в частности «Движение Первых», Барщевский видит в них не инструмент идеологической обработки, а попытку соединить общество, при котором человек начинает чувствовать себя частью чего-либо большего. Участие в коллективных делах, даже самых простых — например, написание писем одиноким пожилым людям формирует у ребёнка осознание принадлежности к общему пространству, к стране, к истории. Он отмечает, что сегодня в обществе формируется новая идеология — не навязанная сверху, а выросшая снизу, в условиях кризиса и ответственности. Она основана на патриотизме, волонтёрстве, личной инициативе и готовности пожертвовать чем-то ради общего блага. Такая идеология, по его мнению, способна объединить различные социальные слои, преодолев имущественные и культурные разрывы.
В день своего 70-летия Барщевский не строил грандиозных планов. Его новая задача — дожить до появления правнуков. Внуку 25 лет, и пока он не оправдывает ожиданий деда — но в этой фразе нет раздражения, лишь лёгкая ирония и глубокая ответственность за преемственность. Он не верит в Бога, но верит в совесть как в высшую инстанцию, перед которой каждый должен отчитаться. И главное правило, которым он руководствуется, звучит просто: оставайся человеком в любой ситуаци