Они танцевали под флагами на разбитых улицах Дамаска, а в соседнем квартале генератор на два часа включил свет и снова всё погрузилось во тьму. Ровно год назад Сирия, казалось, совершила невозможное: режим, продержавшийся полвека, рухнул за 11 дней, а бегство Асада стало символом конца эпохи. Сегодня новая власть празднует «возрождение», подписывает миллиардные контракты и встречается с президентами, а будущее держится на тонком балансе между иностранными деньгами, полевыми командирами и надеждой, что этот год станет последним годом разрушения.
7–8 декабря 2025 года в Сирии прошли масштабные празднования — годовщина свержения Башара Асада, чья семья правила страной с 1970 года. В Дамаске, Хомсе, Тартусе и Хаме десятки тысяч людей вышли на улицы, неся флаги и плакаты с лозунгами о новом старте. В Латакии, родном регионе Асадов, в Национальном музее развернулись театральные постановки — ироничное переосмысление прошлого, где династия предстала как персонаж ушедшего времени.
Эти мероприятия служат не только выражением народного ликования, но и тщательно выстроенным политическим нарративом. Ахмед аш-Шараа, ныне временный президент, использует годовщину, чтобы закрепить образ «новой Сирии»: открытой, стабильной, готовой к диалогу. В интервью Кристиане Аманпур он заявил, что страна превратилась из эпицентра хаоса в «потенциальную модель региональной стабильности». Такой тон призван убедить как внутреннюю аудиторию, так и внешних инвесторов: кризис, возможно, не окончен, но худшее позади.
Однако за риторикой стабильности скрывается иная реальность. Сирия — страна, разорённая 14-летней войной. По данным ООН, 90% населения живёт за чертой бедности. Электричество подаётся в среднем по два часа в сутки. Более 2 миллионов человек ютятся в палаточных лагерях — это почти 10% довоенного населения.
Государственные институты, финансовая система, судебная власть, энергетика — всё требует не восстановления, а создания заново. Всемирный банк оценивает совокупный экономический ущерб в $216 млрд (в 10 раз превышая номинальный ВВП страны), из которых $75 млрд лишь на жильё. В этих условиях заявления аш-Шараа о «повороте к стабильности» выглядят скорее, как акт политической воли, чем отражение объективной картины.
Правительство делает ставку на иностранные инвестиции в первую очередь от суннитских государств Персидского залива. За год заключено соглашений на $31,8 млрд. Это беспрецедентный приток капитала для страны, годами находившейся под санкциями. Но даже эти суммы капля в море. $31,8 млрд покрывают лишь 15% от оценённого ущерба. К тому же, значительная часть средств меморандумы и обещания, а не выделенные средства. Реализация зависит от безопасности, правовой среды и доверия инвесторов — всех трёх компонентов пока не хватает.
Один из ключевых вызовов — отсутствие территориального контроля. Дамаск управляет лишь двумя третями страны. Это не просто географическая фрагментация — это разные экономические зоны, валютные режимы, системы безопасности. Пока нет единого государства, нельзя говорить о единой экономике. Любые инвестиции в Дамаске не гарантируют стабильности в Алеппо или Эль-Хасаке.
Позиции аш-Шараа, бывшего лидера «Хайят Тахрир аш-Шам»* (ХТШ), укрепились, но не без противоречий. Эксперты отмечают его «революционную легитимность»: он остаётся символом победы суннитского большинства после десятилетий шиитско-алавитского доминирования. Однако именно это делает его фигуру проблематичной для меньшинств — христиан, друзов, курдов, алавитов.
Мурад Садыгзаде (Центр ближневосточных исследований) предупреждает: угроза исходит не только от внешних акторов, но и изнутри от полевых командиров, недовольных перераспределением ресурсов. Некоторые из них когда-то сражались бок о бок с аш-Шараа, но теперь ждут должностей, контрактов, влияния. Разочарование может породить мятеж.
Для укрепления монополии на силу Дамаск проводит реформу силовых структур при поддержке России и Турции. Два бывших геополитических противника, ранее спонсировавших враждующие стороны, теперь сотрудничают в интересах стабилизации. Парадокс, отражающий новую реальность: после падения Асада старые конфликты уступили место прагматике.
2025 год стал поворотным в дипломатии. Сирия вернулась в ООН, восстановила отношения с ЕС, США, Китаем и после переговоров с Россией.
Особое значение имеет отмена «Акта Цезаря» — жёстких американских санкций, блокировавших любое сотрудничество с Дамаском. Президент Трамп, проводя две встречи с аш-Шараа, пошёл на беспрецедентный шаг: исключил его из списка террористов. Это дало Сирии доступ к международным финансовым институтам и легитимизировало её на глобальной арене
После бегства Башара Асада в Москву в декабре 2024-го многие ожидали полного разрыва. Однако отношения приняли иной вектор. Аш-Шараа, приехав в Москву, подтвердил все военные соглашения: базы в Хмеймиме и Тартусе остаются. В ответ Россия возобновила поставки пшеницы и топлива — жизненно важный вклад в сохранение базового функционирования государства.
Сирия уже не «союзник» в прежнем смысле, но и не противник. Для Москвы это компромисс: утрата идеологического влияния, но сохранение стратегического присутствия. Как говорит Семенов: «Главное - Сирия не враждебная». В условиях новой многополярной реальности это может быть достаточным условием для долгосрочного партнёрства.
Год после падения Асада — это не финал, а начало долгого и болезненного перехода. Аш-Шараа добился многого: международного признания, инвестиционных обязательств, консолидации суннитского ядра. Но перед ним три фундаментальных вызова:
Пока Сирия — страна надежд, обещаний и развалин. И её будущее зависит не от парадов в Дамаске, а от того, смогут ли новые власти превратить $31,8 млрд в школы, больницы, электросети и, главное, в доверие тех, кто не вышел на эти парады. Потому что стабильность строится не на знамёнах, а на электричестве, которое горит больше двух часов в день.