Хоть сам он это и старательно отрицал при жизни, но многие современники Чуковского видели слишком много аналогий в его «Тараканище» с тем, что происходило в сталинском окружении. Судьба этого большого человека, прекрасного поэта, переводчика и публициста сложна, трагична, во многом удивительна.
Сложный старт
Будучи незаконнорожденным сыном бедной крестьянки, Николай Корнейчуков (литературный псевдоним Корней Чуковский станет его официальным именем уже после Октябрьского переворота) с первых сознательных дней испытывает несправедливость этого мира.
Хоть его мать и была очень бедной женщиной, она последнее отдавала, чтобы только сын смог получить образование. Но из одесской гимназии мальчика со временем исключили, по словам самого Чуковского, виной тому опять же стало происхождение.
Он читает. Он очень много читает. К тому же, Чуковский учит по затертому самоучителю английский язык. Непреодолимая любовь к литературе, породившая тягу к писательству, приводит его в газету «Одесские новости». Знание английского языка выгодно отличает его от коллег, и редакция направляет Чуковского собкором в Лондон. Оклад в 100 рублей в месяц так и остался обещанием, и Чуковский зарабатывает, переписывая каталоги Британского музея. Это тяжелая, и нудная работа для человека его темперамента и таланта, но зато у него есть доступ к библиотеке Британского музея, где он взахлеб читает в оригинале английских писателей, доводя параллельно собственное знание языка до совершенства. Это очень поможет ему в первые, голодные годы советской власти, когда он станет зарабатывать переводами и репетиторством.
Чукоккала
Беременную супругу он отправил обратно в Одессу, и писал ей проникновенные письма, которые многое рассказывают о любви Чуковского к языку (английскому в данном случае) и литературе:
«Боже мой, девочка дорогая, как бы мне хотелось, чтобы ты знала английский, чтобы ты могла с такой же легкостью, с таким же наслаждением читать эту «Vanity Fair». Через недели полторы я тебе пошлю эту книжку, подготовься к ней, и - если ты до родов прочтешь ее - знание языка тебе обеспечено».
Когда Чуковские после возвращения из Лондона поселятся в Куоккале в Финляндии близ границы с Россией, он познакомится с Репиным, жившим по соседству. В гостях у Чуковского стали бывать многие знаменитости, каждого из которых он просил оставить что-нибудь на памяти в тетради, которую специально для этого завел.
Разумеется, одним из первых в этой тетради, которая станет литературным документом неисчислимой ценности, оставил рисунок Илья Репин. Набросок он подписал так: «И.Репин. Чукоккала». Это название стало официальным именем альманаха.
«Чуковщина»
Чуковский – ироничный и колкий критик, за счет этого быстро растут его известность и популярность. Только в 1916 году он пишет свою первую детскую сказку «Крокодил». Чуковский еще не знает, что пройдена точка невозврата. Что уже через год произойдут события, после которых настоящая, честная, сильная литература окажется на свалке. Что в условиях этой новой реальности ему придется сделаться исключительно детским писателем, хотя его литературный талант гораздо шире.
Но даже детские книги его после революции попадают под мощную обструкцию от главного критика того времени – Надежды Крупской. В духе времени, желая соответствовать номенклатурному тренду, к этой травле присоединяются некоторые литераторы, возникает термин «чуковщина». Редкая книга Корнея Чуковского остается без едкой, как правило, бестолковой, сумбурной, основанной не на литературной, а на идеологической оценке, критики жены Ленина:
«Крокодил целует ноги у царя-гиппопотама. Перед царем он открывает свою душу. Автор влагает в уста крокодила пафосную речь, пародию на Некрасова.
Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя.
Я столько горя видел там,
Что даже ты, гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок.
Когда б его увидеть мог...
Там наши братья, как в аду -
В Зоологическом саду….»
Чуковский обожал Некрасова. Предположение, что Чуковский мог «поднять руку» на Некрасова, выглядит, по меньшей мере, смешно. На протяжении без малого десяти лет он трудился над монографией по Некрасову, перелопатил огромное количество рукописных документов. По иронии судьбы, за монографию «Мастерство Некрасова» Чуковский получит главную советскую премию – премию имени мужа Надежды Крупской.
Таким образом, Чуковский расквитается с теми, кто заставил его много лет назад отречься от себя самого. Но это будет гораздо позже. В 1962 году.
Чувствую себя подлецом…
А в 29-м Чуковский публикует в «Литературной газете» знаменитое письмо-отречение. Это письмо составили за него, но обстоятельства вынудили его поставить под этой авто-кляузой свою подпись.
«Явился некий искуситель. И стал уговаривать, чтобы я публично покаялся, отрекся и заявил, что буду писать правоверные книги. У меня в семье были больные, я был разорен, доведен до отчаяния и подписал, составленную этим подлецом, бумагу. ˂…˃ Сам я чувствовал себя негодяем. И тут меня постигло возмездие – заболела смертельно Мурочка».
Мурочка – это Маша – младшая дочь Корнея Чуковского. В 11 лет она умрет от туберкулеза.
Тараканище
Это произведение Чуковского по реалиям тех дней могло стать его смертным приговором. Человек безудержного таланта он не мог остановиться, когда работа шла, когда рождался смутный образ в голове и начинали сами собой выстраиваться в строфы слова. «Муху Цокатуху» по признанию самого поэта, он заканчивал писать уже на обоях, не найдя под рукой чистого листа бумаги.
Вероятно, нечто подобное происходило с Чуковским и когда он писал свою сказку об «усатом Тараканище», который захватил сказочную страну зверей и грозится всех проглотить.
«Бедные, бедные звери!
Воют, рыдают, ревут!
В каждой берлоге
И в каждой пещере
Злого обжору клянут».
Сказка написана в 1923 году – Сталин уже год как Генсек. Но зверства эпохи военного коммунизма все же не его «заслуга», а до коллективизации и Большого террора еще далеко. Поэтому, наверное, нам стоит поверить Корнею Ивановичу, когда он говорит, что Отец народов не был прообразом чудовищного Тараканища. И все же, стоит помнить о том, что приятелю Чуковского Осипу Мандельштаму стихотворение «Горец» стоило жизни. Впрочем, он с первых дней не скрывал, о ком писал.
Правоверный диссидент
Никогда диссидентом Корней Чуковский не был. До последних дней он оставался вполне лояльным режиму писателем, хоть и по большей части не согласным с ним. Привычка во что бы то ни стало выживать, нести ответственность за своих близких, много раз заставляла его идти против совести. Чуковский пережил много несправедливости, но острее всего реагировал на несправедливость по отношению к своим друзьям.
Вместе с Александром Блоком Чуковский работал над каталогом лучших произведений русской классики. Вдохновленный настоящей работой, Чуковский писал:
«Эти колченогие еще и не знают, что у них есть Пушкин и Блок. Им еще предстоит этот яд. О, как изменится их походка, как облагородятся их профили, какие новые зазвучат интонации, если эти люди пройдут, например, через Чехова. Можно ли пережившему Чехова, – рыгая, облапливать свою хрюкающую и потную самку? После „Войны и мира“ не меняется ли у человека самый цвет его глаз, само строение губ? Книги перерождают самый организм человека, изменяют его кровь, его наружность – и придите через 10 лет на Загородный, сколько Вы увидите прекрасных, мечтательных, истинно человеческих лиц!»
Он тогда еще был очень наивен. Та власть, которая еще вчера позволила начать работу над каталогом, вскоре запретит смертельно больному Блоку выехать в Финляндию на лечение. Когда в августе 1921 года Блок умрет от туберкулеза, это станет сильным потрясением для Чуковского. Уже в следующем году он пишет совсем другие слова:
«Все живут зоологией и физиологией — ходят по улицам желудки и половые органы и притворяются людьми».
Он будет сильно переживать драму Анны Ахматовой, у которой власть убила мужа и посадила сына, а ее саму запретила печатать. Он одним из первых прибежит с поздравлениями к Борису Пастернаку, когда тому присудят Нобелевскую премию за «Доктора Живаго», и тут же бросится к председателю совета писателей, требуя защитить лауреата, от которого власть потребовала отказаться от премии. Позднее власть заставит Чуковского написать объяснение, с какой стати он – никогда не бывший обиженным этой самой властью – посмел заступиться за «предателя» Пастернака.
Чуковского страшно раскритикует Хрущев, когда писатель попробует заступиться за художников-авангардистов, которых генсек разнес на выставке на излете «оттепели».
Корней Иванович выступит в защиту писателей Синявского и Даниэля.
Старые и больные Чуковский и Маршак из больницы будут звонить, чтобы узнать, чем окончился суд над Иосифом Бродским, которого обвиняли в тунеядстве.
Он пытался помочь Юрию Любимову преодолеть цензурный прессинг.
Но нет. Чуковский не был ни диссидентом, ни правозащитником в классическом понимании этого слова. Видным советским правозащитником стала его дочь Лидия, награжденная впоследствии «Премией свободы» Французской академии и премией им. академика А. Сахарова «За гражданское мужество писателя».
Последние компромиссы
У него дома какое-то время будет жить Солженицын, с которым они будут много разговаривать и спорить, спорить, спорить… Они сдружатся.
В 1968 году Чуковский напишет в дневнике.
«Я совершил постыдное предательство: вычеркнул из своей книги «Высокое искусство» – строки о Солженицыне, который теперь в опале. Но ведь я семь месяцев не сдавался. Семь месяцев я не разрешал издательству портить мою книгу. А теперь, когда издательство заявило мне, что оно рассыплет набор, если я оставлю одиозное имя Солженицына, я увидел, что я не герой, а всего лишь литератор. Мне предсказывали, что, сделав эту уступку цензурному террору, я почувствую большие мучения, но нет: я ничего не чувствую, кроме тоски – обмозолился».
Больше он не будет вести дневник. Лишь 24 октября 1969 года напишет: «Ужасная ночь!» Через четыре дня любимого писателя многих поколений детей не станет.
PS: В 1964 году, мучимый болезнями, Корней Чуковский напишет шутливый цикл «Даме, которая симулирует страстную любовь ко мне, 83-летнему». Он иронично писал о своем состоянии, по видимости, скучая по серьезной работе:
По приговору докторов
Корней Иваныч нездоров.
По понедельникам и вторникам
Он должен жить святым затворником.
В своем двустишье там же он обозначил и состояние страны:
И вся Россия мечется,
Покуда не излечится.